«Смеющийся Грачёв очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, (…) как весело и гостеприимно встретило его пламя»
Корней Чуковский, Дневник (1901—1929)

«Я попаду в ад, в огонь, – сказал Берлиоз, улыбаясь и в тон инженеру,– меня сожгут в крематории»
Михаил Булгаков «Великий канцлер. Князь тьмы»

***
Эссе Антона Шевченко для издания «Дистопия»

…Мало в мире вещей таких же неуместных, как гроб в подъезде хрущевки. Во-первых, покойнику тесно на узких лестницах и площадках: не повернёшься с ним, не развернёшься. Даже с холодильником полегче. Во-вторых, эстетический диссонанс – в лаконичном цементном дизайне красный бархат зияет как рана. Похоже, что архитектура эта не была рассчитана на похороны и смерть. Живи себе в блочных палатах, жди коммунизма. А там, глядишь, переедешь в фаланстер, а то и вовсе не придётся умирать. Однако не сложилось. Пришлось и гробы потаскать враскоряк, и поминать потом, затерявшись где-то в коридорной лакуне. В таком закутке, где можно подумать о разных путях истории. Например, о том, чем обернулся бы советский похоронный ритуал, не угасни к середине 1930-х революционная горячка.

С вождями довольно понятно. Почти наверняка расцвела бы бальзамическая фараонизация, заглохшая на Сталине. Ведь усопший кормчий неподвижен, а значит, указывает путь даже лучше живого. Разбрасываться такими ориентирами просто преступно и даже жаль, что Ленин умер не в излюбленной скульпторами позе.

Что касается руководящих кадров помельче, то эти товарищи несомненно добились бы права на мавзолейчики своего, районного масштаба. Да хотя бы и не мавзолей – мумию можно устроить в музей или Дом культуры – это тоже очень почётно. Как это бывает, подобные привилегии раздают сначала в виде исключения, а затем в порядке очереди. В данном случае – неживой очереди, в которой и ждать не устанешь, и гарантированно дождёшься.

Логически размышляя, новому человеку – коммунисту и атеисту – куда больше подходит кремация. Так считал, например, большой любитель красной обрядности и прогрессивных стандартов жизни Лев Троцкий. Курс на кремацию был взят сразу же, это видно из подписанного Лениным в декабре 1918-го года декрета «О кладбищах и похоронах». Первым же буревестником революционного трупосожжения стало тело девятнадцатилетнего красноармейца Малышева, кремированное в Петрограде в 1920-м.

А вот в каких мажорных тонах пропагандировал кремацию (со страниц издания с подходящим названием «Огонёк») журналист Д. Маллори: «Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище — крематорий. Крематорий — это зияющая брешь в китайской стене народного невежества и суеверия, на которых спекулировали попы всех верований. Крематорий – это конец мощам нетленным и прочим чудесам. Кремация – это гигиена и упрощение захоронения, это отвоёвывание земли от мёртвых для живых… Мы уходим от этого огненного кладбища. Мощным и лёгким видением встаёт радиовышка… Строятся заводы и фабрики. Дышит мощно земля под белым снежным покровом. Бегут трамваи. Идут экскурсии в Музей Донского монастыря. Ревут фабричные трубы… Жить, полной грудью жить! А когда умрём — пусть отвезут нас в крематорий, чтобы, вместо заражённой кладбищами земли, всюду разлилась трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь!».

Действительно, зачем бессмысленно занимать своим трупом землю, которая может быть отведена под нужные родине заводы и злаки. Кстати, псевдоним Маллори использовал известный одесский фельетонист Борис Давидович Флит, и, зная его ироничный стиль, кажется сомнительной искренность восторгов перед испепеляющим новшеством. Но таков был горячий язык эпохи. Бориса Флита расстреляли в 1937 году в Оренбурге, а если бы казнь произошла в Москве, то, с большой вероятностью, его останки отправили бы в тот самый Донской крематорий, работу которого он описывал в цитируемой статье. В годы репрессий, тайное сожжение тел казнённых или умерших под следствием стало регулярно практиковаться столичным НКВД.

Вообще же, Донской крематорий – символ расцвета советской кремации. Его здание в конструктивистском стиле было построено в 1927 на месте кладбищенской церкви преподобного Серафима Саровского и Святой княгини Анны Кашинской. В том же году было основано Общество развития и распространения идеи кремации в РСФСР (ОРИК), позднее ставшее Всероссийским кремационным обществом (членский взнос – 50 копеек в год).

На какое-то время кремация стала модной и главный крематорий страны был под завязку загружен работой. Обслуживали всех, от священников до красных командиров и инженеров человеческих душ. Кого-то провожали с помпой, кого-то утилизировали тихо, как врагов народа. Среди прочих, в довоенные годы здесь закончили свой земной путь священномученик Александр Хотовицкий, нарком Ежов, маршалы Тухачевский и Блюхер, писатели Горький и Бабель, поэт Маяковский. В здании на юге Москвы их останки приводили к единому знаменателю, к “нескольким фунтам безукоризненно чистого пепла”.

Если бы кремационный тренд конца 1920-х не угас с наступлением сталинского консерватизма, в СССР построили бы не полтора десятка крематориев, а сотни и сотни. Погребение в землю постепенно маргинализировали и превратили бы во что-то вроде крещения детей: делать можно, но тайком и с опаской. Урны с прахом выдающихся коммунистов, например Жукова или Гагарина, замуровывали в Кремлёвскую стену, и эта практика вполне могла быть расширена.

Легко представить у каждой заводской проходной доску почёта, объединённую с колумбарием ветеранов труда. Можно и вовсе ввернуть капсулу с прахом в любимый станок труженика, чтобы навечно связать его с любимой стезёй. А вот ещё славный почин: привлечь к делу кремации юных ленинцев – пионеров. Это молодое племя, известное своей пироманией, беззаветно встало бы с вахтой у печи. Ведь здесь и общественно важный труд, и полезные в учёбе знания из физики и биологии.

Вообразите себе эпизод из жизни в не случившейся Стране Советов: вы выходите воскресным утром на прогулку и вдруг ветер со стороны районного крематория приносит барабанный бой и призывные звуки горна. Звенят юные голоса. Их песни – о грядущей эре, о зарнице костров и невесомости белого пепла. Сердцее каждого прохожего, как и ваше собственное, щекочет радостный трепет: однажды и я улечу дымным барашком в небесную синеву ноосферы.

***

Донской крематорий, переделанную церковь с печами фирмы «Топф и сыновья» и органом для траурных церемоний, закрыли в 1970-х. Уже были построены аналоги посовременней, в том числе огромный Николо-Архангельский крематорий, да и Донское кладбище стало слишком близким к центру города. Шла эра развитого, то есть прагматичного социализма. Дух больших скачков и радикальных переломов был без следа растворён в специфической атмосфере застоя, в которой подлинными ценностями стали семейный космос и личное качество жизни. Пышная пена идеологических ритуалов воспринималась большинством людей как неизбежная доля театрального декора.

Отношение к кремации было соответствующим. Она стала просто одним из вариантов похорон, плюсы и минусы которого оценивались с точки зрения личных предпочтений и соображений социального капитала. Традиционное погребение доминировало, и по чуть-чуть, как примятая трава, подымались народный уклад и религиозные обычаи прощания с умершим. Едва ли кто-то в эти годы решился бы внедрять кремацию как необходимую часть рационального мышления. Тем более, после того, как мир увидел печи из концлагерей Освенцим, Бухенвальд, Штуттгоф. Пусть ужас был и не в самих печах, воинственный материализм уже мало кого привлекал.

Эпоха застоя, а вместе с ней и история советского строя, плавно завершилась так называемой Пятилеткой пышных похорон. Трёх руководителей страны – Брежнева, Андропова и Черненко — торжественно погребли в некрополе у Кремлёвской стены. Так уж повелось, что фигур первой величины там всегда хоронили в могилах.