Ряженье в “покойника” в Нижегородском Поволжье
Ряженье было непременным развлечением молодежи в святки. Особый интерес представляет документ XVII в. – челобитная нижегородских священников патриарху, в которой среди затей “затей бесовских”, которые “творят” нижегородские жители в святки, описывается и ряженье: “И делают гсдрь лубяныя кобылки и туры и оукрашают полотны и шелковыми ширинками и повешивают колоколцы на ту кобылку, а на лица своя полагают личины косматыя и зверовидныя и одежду таковую ж, а созади себе оутверждают хвосты, яко видимыя беси, <…> и сим гсдрь образом не токмо по домох, но и по оулицах града и по селом и по деревням ходяще…”
Мир мертвых в ритуале ряженья представлен, прежде всего, масками “смерти” и “покойника”. “Смерть” старались изобразить страшной, иногда делали непомерно большой (“садится парень на плечи другому, берет косу”). Главным отличительным признаком смерти был белый цвет. Иногда использовали настоящую “смёртную одёжу”, приготовленную по обычаю пожилыми людьми для себя. “Нарядятся вон смертно. Вон старик Осип у нас был. Смертно платье нарядит, лапти обует и всё. И пойдем в Липовку. А чё говорили? – По матерному матерились. Я не пела частушек, у меня плеть была”.
Иногда “смерть” ходила с косой или серпом, но обязательным атрибутом ее был жгут из скрученной соломы, кнут, или плеть, ремень, которыми она стегала всех встречных: “жгут совьют, хлестали девок-то”, “смерть ходила с нагайкой”. “Представьте себе, – писал корреспондент “Нижегородских губернских новостей”, – фантастическую картину: ночью <…> бегают закутанные белые фигуры и при этом вооруженные жгутами; замогильные тени при первой встрече <…> набрасываются и немилосердно хлещут своими жгутами встречного”. Иногда “смерть” хлестала веником: “У нас сосед зуб из картошки вырежет, возьмет серп, веник и ходит по домам. Всех пугает, веником попарит березовым”.
На беседках “смерть” или сопровождающие ее парни (они не были ряжеными) заставляли девушек кланяться. “Смерть” сохраняла молчание – знак принадлежности “иному” миру. В нижегородском ряженье представлен и другой признак представителей мира мертвых – слепота: в Ардатовском р-не (с. Личадеево) при “похоронах покойника” за гробом шли “старухи” с завязанными глазами.
Если маска “смерти” распространена преимущественно в северных заволжских районах, то “рядить покойника” было принято повсеместно. В отличие от “ходячей смерти”, “покойник” обычно изображался лежащим в гробу. Рядился им, как и “смертью”, мужчина, делали также чучело покойника. В маске “покойника” не важен был костюм, здесь главным атрибутом являлся гроб. В Заволжье, как и в случае ряженья “смертью”, иногда использовали настоящий гроб – колоду, приготовленную кем-либо из стариков себе. Но чаще в качестве гроба использовалось корыто, или просто “покойника” клали на доски, возили его на санках. Разыгрывалась типичная для русской традиции сцена проводов/похорон “покойника, однотипная с северной игрой в “Умрана”: “покойника” несли или везли по деревне, “старухи” вопили, обязательно в среде провожающих был “поп”, который размахивал кадилом-ошметком, нецензурно ругался – “отпевал”.
“Покойника” приносили в избы, где проходили девичьи беседки, и кто-либо из главных организаторов “похорон”, обычно один из парней, которые “таскали” гроб, заставлял девок целовать покойника – “прощаться” с ним. “К “покойнику” подводили – целуй, а у него шильце тоненькое. Которым даст поцеловать, а котора визгнет, отскочит”; “волокут девок в рыло целовать или даже в “шишку”. Игра в “покойника”, как и другие святочные игры, обязательно включала эротический элемент (укол, целование “шишки”). В конце игры “покойник” оживал: вскакивал, гонялся за девками. Если “таскание покойника” по деревне, особенно на юге области, было веселой шуткой и вызывало бурный смех, то сцена прощания всегда вызывала еще и страх. “Потом парни приносили “покойника”. Нарядят какого мужика или парня, зубы ему из картошки сделают, глаза – из бумаги. Страшный! И девок подводят к нему целовать его, прощаться, значит. А страшно так, но пойдешь”. В Чкаловском р-не над “покойником” приговаривали: “Покойник, покойник, умер во вторник, в среду година, четверг сорочина”.
Ряженье “покойника” и “похороны” его в южной части области входило, помимо святок, в другие обрядовые комплексы – “похороны Костромы”, “похороны Кузьмы-Демьяна”, но покойника в них изображало чучело, и, соответственно, сцены оживления не было, а сцена прощания разыгрывалась сходно со святочной. “Похороны покойника” здесь включались также в свадебное ряженье, и в этом случае роль покойника могла играть женщина.
(По книге К.Е. Кореповой “Русские календарные обряды и праздники Нижегородского Поволжья”)
